ШАХРУКХ КХАН Мое имя…
Король Болливуда, Шахрукх Кхан, о том, откуда он и кто он
В МОЕМ (К)ХАНСТВЕ
Что в имени? Больше, чем бы вам хотелось думать, говорит SRK
Я – актер. Время не формирует мои дни с такой убежденностью, как это делают имиджи. Имиджи управляют моей жизнью. Моменты и воспоминания сами по себе оставляют след на моем существовании в виде кадров, которые я вплетаю в свою экспрессию. Сущность моего искусства – это способность создавать имиджи, которые резонируют в эмоциональном плане с образностью тех, кто их видит.
Я Кхан. Даже само имя создает как по волшебству в моем воображении несколько образом: рослый человек верхом на лошади, его волосы свободно ниспадают из-под тюрбана, обвязанного вокруг головы. У него суровое красивое лицо человека, побывавшего в переделках, и заметно большой нос.
Стандартный экстремист – никаких танцев, никакой выпивки, никаких сигарет, свисающих с его губ, никакой моногамии, никакого богохульства, светлое, замкнутое лицо, отвлекающее внимание от неистовой ярости, кипящей внутри. Черта характера, которая может даже заставить его взорвать себя во имя своего Бога.
Затем есть образ меня, помещенного в заднюю комнату огромного американского аэропорта, названного в честь Американского президента (еще один параллельный образ: президента, убитого мужчиной по имени Ли, не мусульманином, к счастью, не китайцем, как некоторые могли подумать! Я немедленно выталкиваю образ комнаты из своей головы).
Немного стриптиза, обыск, а потом множество вопросов, на которые я даю объяснения (всевозможные): «Ваше имя высвечивается у нас на экране, нам очень жаль». «Мне тоже,» думаю я про себя. «Теперь я могу получить назад свое нижнее белье, пожалуйста?»
Кроме того, есть имидж, который я вижу чаще всего, один из моих образов в моей стране: признанная мегазвезда, обожаемая и прославляемая, мои поклонники, окружающие меня с любовью и явной лестью.Я Кхан.
Могу сказать, что вписываюсь в каждый из этих имиджей: я вполне крепкий шести футов где-то – ладно, чуть меньше, как минимум дюйма на три, хотя я не очень много знаю о езде на лошади. Однажды лошадь понесла, а я беспомощно болтался на ней, и с тех пор мне приходится вписывать в свои контракты пункт «никакой езды на лошадях».
Я чрезвычайно накачанный между ушей, как мне часто говорят мои дети, и я был светлым, но теперь приобрел вечный загар или, как мне нравится это называть, ‘оливковый оттенок’ – хотя глубоко в укромных местах моих подмышек я все еще могу отыскать остатки светлой поры. Я красив при правильном освещении, и у меня действительно «заметно большой» нос. Фактически он объявляет о моем прибытии, возникая в дверном проеме перед тем, как я осуществляю свое мегазвездное появление. Но несмотря на мой нос, мое имя ничего не значит для меня пока я не увязываюсь с ним.
Стереотипирование и контекстуализация – это особенность мира, в котором мы живем: мира, в котором определение стало важным для безопасности. Мы обретаем комфорт, давая определения явлениям, предметам или людям – с ограниченным объемом знаний и по известным параметрам. Предсказуемость, которая естественно возникает из таких определений, заставляет нас ощущать себя в безопасности в пределах наших собственных ограничений.
Мы создаем собственные маленькие ящички образов. Один из таких ящичков в настоящее время стал все туже и туже закрываться крышкой. Это тот ящичек, что содержит образ моей религии в умах миллионов.
Я сталкиваюсь с ужесточением этого определения каждый раз, когда сдержанность должна быть публично высказана мусульманской общиной в моей стране. Всякий раз, когда происходит акт насилия во имя ислама, меня призывают высказать свои взгляды на это и развеять миф о том, что раз я мусульманин, я оправдываю такую бессмысленную жестокость. Я один из голосов, выбранный для представления моей общины, с целью предотвратить реакцию на нас со стороны других общин, как будто мы каким-то образом участвовали или ответственны за преступления, совершенные во имя религии, которую мы исповедуем совершенно иначе, чем лица, совершившие эти преступления.
Иногда я становлюсь случайной целью политических лидеров, которые решили сделать меня символом всего того, что по их мнению является неправильным и непатриотичным касательно мусульман в Индии. Бывало, что меня обвиняли в большей преданности нашей соседней нации, чем собственной стране – даже при том, что я индиец, чей отец боролся за свободу Индии. Проводились митинги, на которых лидеры призывали меня покинуть мой дом и вернуться туда, что они называют моей «подлинной родиной».
Конечно, я каждый раз вежливо отказываюсь, ссылаясь на такие актуальные причины, как канализационные работы в моем доме, мешающие мне принять хороший душ, что просто необходимо перед отправкой в такое большое путешествие. Хотя я не знаю, сколько еще продержится такое оправдание.
Я дал сыну и дочери имена, которые могут сойти за универсальные (обще-индийские и обще-религиозные): Арьян и Сухана. Кхан был завещан мной, так что они не могут от этого избавиться на самом деле. Я произношу это гортанно, когда спрашивают мусульмане, и упоминаю Арьяна, как свидетельство их нации, когда спрашивают не мусульмане. Я полагаю, это оградит моих отпрысков от получения необоснованного решения о выселении и случайных фетв в будущем. Это также будет и в дальнейшем совершенно запутывать моих детей. Иногда они спрашивают у меня, к какой религии они принадлежат, и, как настоящий герой хинди-фильмов, я закатываю к небу глаза и философски изрекаю, «Прежде всего вы – индийцы и ваша религия – гуманизм», или напеваю им песенку из старого фильма, «Tu Hindu banega na Musalman banega, insaan ki aulaad hai, insaan banega» (Ты не станешь ни индусом, ни мусульманином, ты рожден от человека, станешь человеком), подражая стилю Гангнам.
Ничего из этого не дает им ясности, а лишь запутывает еще больше и делает их весьма подозрительными в отношении собственного отца.
На земле освобожденных, куда меня приглашали в связи с различными награждениями, я натолкнулся на представления, которые ставят меня в определенный контекст. Например, я получил свою долю задержаний в аэропортах.
Мне настолько надоело, что меня ошибочно принимают за какого-то чокнутого террориста, который случайно носит такую же фамилию как я, что я сделал фильм, искусно озаглавленный Меня зовут Кхан (и я не террорист), чтобы доказать свою правоту. По иронии судьбы меня около часа допрашивали в аэропорту по поводу моей фамилии, когда я прилетел в Америку представлять фильм в первый раз.
Мне иногда интересно, подвергаются ли такому обращению все те, чья фамилия случайно оказалась Маквей (как и в отношении к Тимоти)??
Не хочу никого обидеть, но по правде говоря, подстрекатели к конфликтам и те, кто забирает жизни, следуют своему собственному разуму. Это не имеет ничего общего с именем, местом или его/ее религией. Это разум, имеющий свой собственный порядок, свои собственные различия между правильным и неправильным и свой собственный набор мировоззрений. Фактически, можно сказать, у него есть своя собственная «религия». Эта религия не имеет никакого отношения к тем, которые существовали веками и преподаются в мечетях и церквях. Призывы муэдзина или слова Папы не имеют никакого смысла для души этого человека. Его душой управляет дьявол. Я, например, отказываюсь быть увязанным по невежеству с ему подобными. Я Кхан.
Я не шести футов росту, не красавец (хотя я скромный), не такой мусульманин, который смотрит свысока на другие религии. Я учился своей религии у моего папы, красавца патхана шести футов роста из Пешавара, где по-прежнему проживает его, да и мой, благородный род. Он был членом ненасильственного движения под названием Khudai Khidmatgaar (Раб Божий) и последователем как Ганди-джи, так и Хан Абдул Гаффар Кхана, известного также как Пограничный Ганди.
Моим первым уроком Ислама от него было: уважать женщин и детей и отстаивать достоинство каждого человека. Я узнал, что особенность и порядочность других людей, их взгляды, их убеждения, их философии и их религии заслуживают такого же уважения, как и мои, и должны приниматься с открытым сердцем. Я научился верить в силу и щедрость Аллаха, и быть нежным и добрым с людьми, отдавать себя тем, кому повезло меньше чем мне, и жить жизнью, полной счастья, радости, смеха и веселья, не посягая на чью-либо свободу жить так же.
Итак, я Кхан, но никакое стереотипное изображение не учитывается в моем представлении о том, кто я есть. Вместо этого, жить моей жизнью дало мне возможность соприкоснуться в огромной степени с любовью миллионов индийцев. Я ощущаю эту любовь на протяжении прошедших 20 лет, несмотря на то, что моя община представляет из себя меньшинство населения Индии. Я был осыпан любовью вне зависимости от территориальных и культурных границ: от Суринама до Японии и от Саудовской Аравии до Германии, мест, где даже не понимают мой язык. Они ценят то, что я делаю для них как артист – вот все. Моя жизнь привела меня к пониманию и усвоению того, что любовь – это чистый обмен, несдерживаемый определениями и свободный от узости ограничивающих убеждений. Если бы каждый из нас позволил себе свободу принимать и возвращать любовь в ее чистоте, нам были бы не нужны ящички образов, чтобы поддерживать стены нашей безопасности.
Я считаю, что был благословлен возможностью испытать величину такой любви, но я также знаю, что ее размеры не имеют значения. Своими собственными небольшими возможностями, просто как люди, мы можем оценивать друг друга по тому, как мы затрагиваем наши жизни, а не по тому, как определяют нас наши различные религии или фамилии.
Под личиной моей суперславы я обычный человек. Мои исламское происхождение не конфликтует с происхождением моей жены-индуистки. Единственные разногласия, которые у нас есть с Гаури, касаются цвета стен в нашей комнате, а не места нахождения стен, отделяющих храмы от мечетей в Индии.
У нас растет дочь, которая делает пируэты в трико и ставит свои собственные балеты. Она поет западные песни, которые смущают мою впечатлительность, и стремиться стать актрисой. Она также настаивает на том, чтобы покрывать свою голову, если в исламской стране, в которой соблюдается этот действительно красивый и сильно недопонятый догмат Ислама.
Линейные особенности нашего сына свидетельствуют о его происхождении патхана, хотя он является носителем своей собственной, более нежной мутации генов воина. Он проводит весь день либо распихивая людей по сторонам на регби, раздавая удары ногами в таэквандо, или ликвидируя неизвестных лиц по всему миру, скрывающихся за анонимными онлайновскими игровыми никами, в видеоигре The Call of Duty. И тем не менее, он решительно выговаривает мне за то, что я ввязался в небольшую драку на крикетном стадионе в Мумбаи в прошлом году из-за того, что какой-то фанатик сделал сомнительное замечание о том, что я Кхан.
Мы четверо представляем собой пестрый образ замечательного признания и утверждения, что любовь при обмене может придавать особую изысканность тем вещам, которые иначе определялись бы как заурядные.
Насколько я верю, наша религия – это очень личный выбор, а не общественное провозглашение того, кто мы есть. Это настолько же личное, как и очки моего отца, который скончался около 20 лет назад. Очки, за которые я держусь, как за свое самое дорогое и личное владение воспоминаний о нем, его учений и о том, что такое быть гордым патханом. Я никогда не сравнивал их с моими друзьями, у которых есть подобные вещи, оставшиеся от их родителей и бабушек с дедушками. Я никогда не говорил, очки моего отца лучше, чем сари твоей мамы. Так почему мы должны иметь такие сравнения в вопросе религии, которая такое же личное и дорогое сердцу убеждение, как воспоминания о ваших старших. Почему бы любви, которую мы разделяем, не стать последним словом в определении нас вместо фамилии? Не надо быть суперзвездой, чтобы быть в состоянии дарить любовь, для этого нужно лишь сердце, а насколько я знаю, нет силы на этой земле, способной лишить кого-либо их сердец.
Я Кхан, и вот что значит быть таковым, несмотря на стереотипные образы, что окружают меня. Быть Кханом значит быть любимым и отвечать взаимностью – это и обещание, что девственницы ждут меня где-то в ином мире.
по материалам статья (автор перевода - nml, znaemtolk.com)